Самая популярная русская опера — плод двойного гениального прозрения: сначала Пушкина, потом Чайковского. Ее постановка продолжает одну из стратегических линий Челябинского театра оперы и балета имени Михаила Глинки, направленную на освоение лучших образцов отечественной классики — как малоизвестных, так и самых знаменитых. Если в прошлом сезоне зрителей порадовали редкой «Орлеанской девой» того же Петра Ильича в режиссуре молодой Екатерины Василёвой, то теперь решили обратиться к самому расхожему названию — «Евгению Онегину», представив классическую историю в современном и несколько необычном виде.
Для этих целей главный дирижер Евгений Волынский позвал европейскую команду — поляков Михала Знанецкого (режиссер), Зофью Довьят (художник по свету) и итальянца Луиджи Сколио (сценограф), которые заретушировали национальный колорит оперы, предложив своего рода взгляд «стороннего наблюдателя». От России (помимо, естественно, музыки и текста) в спектакле остались многочисленные березки, «пронзающие», словно иглы, сценическое пространство в первых картинах, а потом постепенно исчезающие — к третьему действию (греминскому балу и финальному объяснению Татьяны и Онегина) этого фона не остается совсем. Похоже, что деревца — символ нежных и искренних чувств Татьяны: сначала их много, ими заполнено все вокруг, но по мере взросления героини, столкновения с действительностью, поэзия уходит из девичьей натуры — вместе с провинциальными березками.
Ее кумир проходит обратную эволюцию. Вначале он застегнут на все пуговицы, реальность для него — сложная, замысловатая игра, где самое главное — сохранить лицо. Холодный, заледеневший внутренний мир Онегина авторы подают через образ ночи (вообще колорит спектакля весьма темный) и многочисленные зеркала на сцене, рисуя ландшафт почти космический, мертвенный, хотя и красивый. Когда сердце Онегина оттает, на подмостки хлынут весенние потоки и герои окажутся буквально по щиколотку в воде, что выглядит необычно и эффектно. Однако Евгений опоздал: теперь Татьяна — гранд-дама высшего света, затянутая в шикарное малиновое платье, — не готова ответить на его призыв, и половодье онегинских чувств ее не трогает. Ход мысли постановщиков несколько экстравагантен, но по сути все верно, все — по Пушкину.
Ларинский бал (тот, где происходит ссора друзей — Онегина и Ленского) с самого начала больше походит на похороны: гости одеты в черное и темно-зеленое, словно предчувствуют роковой финал этого празднества. Великосветский бал в Петербурге вроде бы наряден и торжественен — балетные пары в ослепительно-белом (как и предписывает отечественная традиция от Бориса Покровского) — но больше напоминает жесткий сюр. Вернувшийся «из дальних странствий» Онегин смотрит на веселье сквозь туманную пелену. Ему видятся убитый поэт Ленский, Ольга и провинциальная жизнь, которую он презирал, бежал от нее, но теперь о ней очень скучает.
При всем визуальном новаторстве образы в постановке — классические, пушкинские, ни в ком из героев нельзя увидеть каких-то неоправданных, вызывающих недоумение ходов и решений. Наверное, поэтому жить артистам в этом спектакле вольготно. Как следствие — многочисленные вокальные удачи не только в центральных, но и в небольших партиях. Благородный баритон Александра Сильвестрова — великолепный Онегин, сочное сопрано Гузели Шахматовой — убедительная Татьяна, гибкое и ровное меццо Анны Костенко — органичная Ольга. Ожидаемое мастерство и выразительность звука — у признанной примы театра Натальи Заварзиной (Ларина). И даже Михаил Меньшиков, обычно не блещущий качественным вокалом, своего Ленского поет весьма удачно. Дирижер Евгений Волынский проводит партитуру динамично, мелодии «Онегина» у него лишены пафоса и многозначительности — понимаешь, почему Чайковский назвал свое детище «лирическими сценами», а вовсе не «большой оперой» или «музыкальной драмой».
Александр МАТУСЕВИЧ, газета "Культура"
